1785 г., было результатом внушения со стороны лица, желавшего причинить неприятности архиепископу Платону через поручение испытать Новикова в религии (Иконников. Значение царствования императрицы Екатерины II, стр. 87). С особенной дотошностью останавливался на деле Новикова покойный академик Пыпин, обращая особое внимание на моральную сторону дела. Он подчеркивает то обстоятельство, что участь Новикова была решена без формального суда. Это замечание справедливо, но напомним, что тогдашний суд нашел бы в уложениях и воинских артикулах еще более суровую форму наказания для Новикова. Пыпин настаивает на том, что никаких неоспоримых доказательств возведенных на Новикова обвинений найдено не было, так же как и указаний на какие-либо сокровенные замыслы. Таким образом, Новиков был осужден за печатание неразрешенных книг, что в глазах правительства большого значения не имело. Оправдывая Новикова, Пыпин, однако, не может не признать того, что обвинения были направлены против общественной деятельности Новикова, но отрицает за ним «какие-нибудь политические затеи» (Пыпин. Времена Екатерины II; Вестник Европы, 1895, № 7, стр. 292–293). Впрочем, по существу, в объяснении Пыпин придерживался мнения, ранее высказанного Якуш-киным (Сборник «Почин», стр. 173). Для Незеленова, который очень многое разъяснил в этом деле, суровое наказание Новикова в сравнении с судьбой, постигшей главу этого Ордена князя Трубецкого, не совсем ясно. Поэтому автор высказывает догадку, что Новикова судили как журналиста, за убеждения, высказанные им в журнальных статьях (Н.И.Новиков, издатель журналов, стр. 431–432). Напротив, новейшие исследователи прямо указывают на общественно-преобразовательный, даже на политический элемент в деятельности Новикова (Семека. Русские розенкрейцеры, стр. 6) — например, профессор Сиповский, хотя, по его мнению, «Екатерина не могла обличить Новикова, судя по обнародованным документам» (Н.М. Карамзин, автор «Писем русского путешественника», приложение 1, стр. 16).

Обескураженный масон. Сатирич. изобр. из «Les Francs-Mason ecrases» (изд. XVIII в.)

Действительно, в деле Новикова и во всей его деятельности общественная и политическая стороны должны быть поставлены на первый план, и сам Новиков хорошо это понимал, называя их «осью всего делопроизводства» (Лонгинов, стр. 074). Даже более того, масонство самого Новикова, после исследований Незеленова, может оказаться под сомнением; по крайней мере, его чистота. По своему характеру Новиков и не мог быть чистым масоном, ибо не признавал орденских обрядов, ему приходилось отрекаться со слезами от своей «умственности», от веры в свои силы, каяться в пренебрежении обучением братии (Незе-ленов. Указ. соч, стр. 242–243 и 312). Как журналист, Новиков проводил многие передовые идеи, которые не могли не вызвать тревоги у Екатерины II, но императрица не касалась вопросов журналистской деятельности во время следствия. Следствие предоставило иной материал, который хотя не и не дал правительству удовлетворительного ответа на многие из поставленных вопросов, но продемонстрировал, что арестованные без вреда для себя и не могут дать отчетливого ответа.

Так, для следствия было важно выяснить отношение Новикова и его кружка к иллюминатству. Новиков на допросах отрицательно отзывался о нем. Тем не менее, на руках у следователей были документы противоположного характера (Сб. И.Р. ист. общ., т. II, стр. 128). В научных взглядах на этот вопрос существует расхождение. Пыпин, например, сомневался, что у нас были последователи иллюминатов (Вестник Европы, 1895, № 6, стр. 46–47). Напротив, новейший исследователь профессор Сиповский в деятельности Шварца видит отражение тенденций иллюминатства, находя подтверждение своему мнению и в его биографии (Карамзин и др., стр. 12). Те же черты практической деятельности на почве политического обновления русского общества характеризуют и Новикова (там же, стр. 15).

Кн. А.А. Прозоровский (изд. в. кн. Ник. Мих.)

В деле Новикова не все шло так гладко и невинно, как это иногда представляют исследователи. Нельзя, например, не обратить внимание на то, что даже в своих показаниях Новиков далеко выходит за пределы той деятельности, которая была бы свойственна чистому масонству. Он, по собственному признанию, выпускает в свет «мерзкие» книги, принимает деятельное участие в сношениях с Павлом, имеет на руках бумаги, от которых сам «приходит в ужас», однако переписывает и хранит их. В своих ответах Шешковскому Новиков несколько раз хитрит, запирается, говорит неправду, два раза он давал подписку о том, что не будет продавать запрещенных книг, и все же продавал.

В руках правительства были еще какие-то бумаги, уличавшие Новикова (Сиповский. Карамзин, приложение I, стр. 14–15).

Но, разумеется, в вопросах Новикову особо важное значение придавалось его сношениям с великим князем Павлом Петровичем. Показания самого Новикова об этих сношениях, как этого можно ожидать, отличались величайшей осторожностью. Ясно одно, что Новиков еще раньше по собственному почину преподносил великому князю книги. Новиков не отрицал и того, что архитектор Баженов был в милости у великого князя и вел с ним какие-то переговоры. Нельзя было скрыть и того, что великий князь милостиво относился к самому Новикову. Сношения Новикова с великим князем не были его личным делом: по поводу всех контактов с ним он совещался с князем Ю.Н. Трубецким и вообще со старшими братьями, а также ничего не предпринимал без своего друга Гамалея. При контактах принимались меры крайней предосторожности. По своему обыкновению, Новиков в ответах на многие вопросы отговаривался забывчивостью. Но он не мог скрыть того, что всякого рода посылки от масонов к великому князю принимались тем очень милостиво. В одном из докладов Баженова было что-то «конфузное», было что-то такое, что заставило Новикова с Гамалея «испугаться», так что приятели «тогда же бы ее (бумагу, записку Баженова) сожгли от страха», и не сожгли только потому, что ее надо было показать князю Трубецкому. В записке было что-то такое, что Новиков не отдал ее в подлинном виде даже князю Трубецкому, а сам переписал ее и несколько подправил, сократил и «все невероятное выкинул». Конечно, были приняты меры к тому, чтобы чья-нибудь болтливость не повредила делу (Сб. И.Р. ис-тор. общ., № 2, стр. 120–121).

Новиков, очевидно, показал то, что необходимо было показать, что бесполезно и вредно было бы пытаться скрыть. Таинственные документы, фигурировавшие в деле, до нас не дошли. Но из этих показаний ясно, что сношения с великим князем не исчерпывались одной пересылкой книг и, очевидно, имели какую-то политическую подоплеку. Недаром сам Новиков признавал себя достойным жесточайшего наказания. Исследователи Новикова вынесли общее впечатление, что в его ответах «есть нечто, сокрытым быть желающее» (Пекарский, стр. 136).

Не входя в подробности, напомним, что цесаревич Павел действительно был окружен ревностнейшими масонами, которые потом, в его царствование, играли ведущую роль (Соколовская. Русское масонство, стр. 10). Новиков не только преподносил великому князю книги, но